Избранное в двух томах. Том 2. Повести и рассказы [1987, худ. Б. Н. Чупрыгин] - Анатолий Иванович Мошковский

— Ну, ребятки, что лошадки, ну! Так, так… — подбадривал голос Федора. Согнувшись в три погибели, он кряхтел и скрежетал зубами: вот-вот лопнет от старания.

Но на самом деле он держал лом без малейшего напряжения.

Да и какого черта лезть из кожи вон, когда рядом обдает тебя паром этот здоровенный медведь Гришаков! Ведь, кроме компрессора, на сани были навалены трубы, буровые молотки, кайлы — и надорваться недолго!

Но Федор ни на секунду не умолкал:

— Еще, братцы и сестрицы, чуть потрудиться… Еще, милые! Ну, ну, разочек!..

Компрессор дрогнул, качнулся, приподнялся. Тягач газанул, и сани с хрустом и скрипом съехали с пня.

— Слава тебе господи! — вздохнул Симакин и стал, как волчок, бегать вокруг компрессора, оглядывая и ощупывая его. Гришаков обдирал с усов ледяшки, наросшие от пара, и широченная грудь его, обтянутая рыжей от ржавчины стеганкой, то подымалась, то опускалась. Юрка, Андрей, Зимин и тракторист дышали тяжело и хрипло, как старые кузнечные мехи. Юрка все еще не подобрал шапку, он даже не мог убрать с глаз густые, перемешанные со снегом волосы — так устал. Но жальче всех был вид у Федора. Мало того, что он тяжело дышал, но еще пробовал руки, ноги, ребра, словно не был в точности уверен, что они целы. Потом взялся за сердце и поморщился.

— Досталось? — спросил Андрей.

Федор ничего не ответил.

— Ничего, Федя, пройдет, — утешал Юрка.

— Легче надо было, — басом сказал Гришаков.

Зимин достал из стеганки пачку «Прибоя», и семь озябших, дымящихся на морозе рук потянулись к нему. Решив приберечь пяток оставшихся у него папирос «Беломор», Федор тоже вытащил скрюченными пальцами папиросу из смятой пачки.

— Сам откуда? — спросил Зимин, поднося ему огонек.

— Рязанский. Деревня Ржищево. Может, слыхал?

— Нет, — признался бригадир. — В Коноплевке и Ершове в войну бывал, а вот в Ржищеве не пришлось… Там у вас все такие парни?

Федор скромно улыбнулся и пожал плечами.

— Молодчага, — сказал Зимин, бросил в снег окурок и крикнул: — Двинули!

Шрам

В поселке жили тысячи людей, и никогда бы, наверно, Юрка не обратил внимания на Зимина, если бы не этот шрам. А заметил он его в первый же день приезда. Юрка вылез из кузова самосвала в грязных от зеленоватого бетона куртке и штанах, взвалил на плечо чемодан и с направлением в руке стал разыскивать палатку номер двадцать три.

Палаток было много, целый городок. Юрка бродил по настланным через лужи и грязь доскам и, так как номера на палатках давно смыли дожди и снега, спрашивал у всех встречных. Никто не знал. Юрка злился, чертыхался: живут рядом и не знают! Не знали женщины, варившие на очагах перед палатками картошку; не знала девчонка, тащившая от колонки воду; не знали ребятишки, эти вездесущие всезнайки.

Уже отчаявшись ночевать сегодня под крышей, Юрка остановил какого-то человека в комбинезоне:

— Слушайте…

Человек повернул к нему лицо, и Юрка опешил. Через всю щеку от рта к виску краснел глубокий шрам, точно минуту назад к лицу приложили раскаленное железо. Юрка поперхнулся.

Человек замедлил шаги.

— Где здесь дом двадцать три?

Человек вскинул бровь:

— Дом?

— Простите, палатка.

— Третья справа, вон в том ряду. Передавай привет Гришакову.

Юрка благополучно добрался до жилья, получил во владение сломанную раскладушку, распаковал чемодан, перезнакомился с жильцами, а в его глазах все еще стояло это лицо со шрамом. Новый знакомый, Федор, подтрунивал над ним за то, что вместо сахара и бельишка он притащил на стройку стопку синевато-сизых томиков Джека Лондона: ведь их не бросишь в кружку с кипятком, не укроешься ими от мороза…

— А ты что-нибудь читал Джека Лондона? — спросил Юрка.

— Не припомню, — замялся парень, — кажется, читал.

— Не читал, — заявил Юрка. — Если б читал, помнил бы. Такого не забудешь. Если бы не Джек, я бы и носа сюда не сунул. Он, можно сказать, выписал мне комсомольскую путевку. Подумаешь — сахар, бельишко… Начхал я на это! Есть — хорошо, а нет — не запла́чу.

— А как же он тебе выписал путевку? — поинтересовался Федор.

— Гляди! — Юрка распахнул томик.

Молодое, смело улыбающееся лицо смотрело с портрета. Широкополая шляпа и узкий темный галстук не превращали его в городского, кабинетного человека, который боится ветра, стужи, зноя, морских волн…

Федор пожал плечами.

— Темнота, — разозлился Юрка, — смотри, какое лицо!

— Федька, щи не поспели? — раздался трубный бас из глубины палатки, и под серым одеялом зашевелилась какая-то глыба.

Юрка смолк, сердито спрятал томик в чемодан и принялся за ремонт алюминиевой раскладушки. И опять перед его глазами всплыло лицо с уродливым шрамом на щеке.

— Тут привет Гришакову просили передать, — сказал Юрка, сказал только для того, чтобы как-то примириться с этими людьми.

Глыба, ворочавшаяся под одеялом, громогласно зевнула, спустила вниз босые ноги, села и оказалась громадным черноусым человечищем.

— Кто? — спросил он.

— Встретил я одного, — сказал Юрка, — у него шрам на лице.

Человечище расправил портянки, навернул на гигантские ноги и влез в сапоги.

— А… это Сашка Зимин.

— Отчего у него шрам? — Юрка с любопытством оглядывал медлительного великана.

— Война, — ответил тот и, присев к столику, вместе с Федором стал шумно хлебать из кастрюли щи.

Так впервые встретился Юрка с Зиминым, Гришаковым и Федором.

Шли дни, недели, Юрка работал землекопом, потом на дорожном участке и не раз встречал в поселке человека со шрамом то в продовольственном магазине, то у переправы на правый берег, то возле порогов. Шрам был широкий, неровный, грубый, покрытый тонкой красной кожицей, и казалось, дотронься до него пальцем — потечет кровь. Этот шрам был таким чужим и ненужным на этом лице, что Юрка старался не смотреть на него.

Как-то Юрка пронюхал от Гришакова, что у Ангары начинаются взрывные и буровые работы: в скале нужно проложить дорогу к будущей плотине гидроэлектростанции. Юрка на второй же день удрал из дорожного участка, где водил грейдер, и разыскал человека, который, по слухам, собирал бригаду.

Это был человек со шрамом!

Добрые полчаса лопотал Юрка о том, что всю жизнь мечтал работать на скале, бурить и взрывать, покорять реки, горы, снега, океанские глубины, космос и прочие стихии. Зимин окинул его нескладную большеголовую фигурку и прервал:

— А перфоратор подымешь?

Юрка не знал, что это такое, но не мог же он после своей речи чего-то не уметь.

— Подыму, — храбро ответил он.

Зимин повел его в соседний дом, где был склад, показал на огромную, лежавшую на полу металлическую